Она пожала плечами.
   - Ты говоришь глупости... Водрек был очень привязан ко мне, очень... но больше ничего... никогда...
   Он топнул ногой.
   - Ты лжешь. Этого не может быть!
   - И все же это так, - спокойно возразила она.
    Он опять зашагал по комнате и снова остановился.
   - Ну так объясни, почему он все свое состояние оставил именно тебе...
   - Очень просто, - с бесстрастным видом, небрежно процедила Мадлена. - Ты же сам говорил, что, кроме нас, вернее кроме меня, друзей у него не было, - меня он знал еще ребенком. Моя мать была компаньонкой у его родственников. У нас он бывал постоянно, и так как прямых наследников у него нет, то он и подумал обо мне. Что он меня немножко любил, это возможно. Но кого из женщин не любили такой любовью? Быть может, эта его тайная, тщательно скрываемая любовь и подсказала ему мое имя, когда он взялся за перо, чтобы выразить свою последнюю волю, - что ж тут такого? Каждый понедельник он приносил мне цветы. Тебя это нисколько не удивляло, а ведь тебе-то он не приносил цветов, правда? Теперь он по той же самой причине отказывает мне свое состояние, да ему и некому его оставить. Напротив, было бы очень странно, если б он оставил его тебе. С какой стати? Что ты для него?
   Тон у нее был до того естественный и спокойный, что Жорж поколебался.
   - Все равно, - сказал он, - при таких условиях мы не должны принимать наследство. Это может нам очень повредить. Пойдут пересуды, все станут надо мной смеяться, трепать мое имя. Сослуживцы и так уже завидуют мне, и чуть что - мне от них не поздоровится. Я больше чем кто-либо другой должен беречь свою честь, свою репутацию. Я не могу допустить, чтобы моя жена принимала подобный дар от человека, которого злые языки и так уже называли ее любовником. Форестье, быть может, и примирился бы с этим, а я нет.
   - Хорошо, мой друг, - кротко сказала Мадлена, - одним миллионом будет у нас меньше, только и всего.
   Жорж все время шагал из угла в угол и размышлял вслух; не обращаясь непосредственно к жене, он тем не менее говорил исключительно для нее:
   - Да, одним миллионом!.. Хотя бы и так... Что же делать... Составляя таким образом свое завещание, он, очевидно, не сознавал, что это с его стороны чудовищная бестактность, нарушение всех приличий. Он не предвидел, в какое ложное и смешное положение он меня ставит... Все дело в оттенках... Оставь он мне половину - и все было бы в порядке.
   Он сел, положил ногу на ногу и, как это с ним бывало в минуту досады, волнения или мрачного раздумья, начал нервно крутить усы.
   Мадлена взяла вышивание, которым она изредка занималась, и, разбирая мотки, сказала:
   - Мое дело сторона. Решать должен ты.
   Он долго не отвечал ей, потом неуверенно заговорил:
   - Люди никогда не поймут, почему Водрек сделал тебя своей единственной наследницей и почему я на это пошел. Обстоятельства таковы, что если мы принимаем наследство, то это значит, что ты расписываешься... в преступной связи, а я в постыдной снисходительности... Понимаешь, как могут истолковать наше согласие? Надо придумать какой-нибудь ловкий ход, найти лазейку и придать всему этому делу пристойный вид. Можно, например, распространить слух, что он поделил между нами свое состояние: половину отдал мужу, половину жене.
   - Я не представляю себе, как это сделать практически, поскольку существует формальное завещание, - заметила Мадлена.
   - О, это очень просто! Ты могла бы составить на мое имя дарственную запись и отказаться от половины наследства в мою пользу. Детей у нас нет, значит, никаких возражений быть не может. Так мы заткнем рот злопыхателям.
   - Опять-таки я не представляю себе, как тут можно заткнуть рот злопыхателям, когда документ, подписанный Водреком, налицо, - с нетерпеливой ноткой в голосе проговорила она.
   - Какой вздор! - вспылил Жорж. - Кто нас заставляет показывать завещание или вывешивать его на стену? Мы скажем, что свое состояние граф де Водрек разделил между нами поровну... Вот и все... Ведь без моего разрешения ты не можешь принять наследство. А разрешение я даю тебе при одном условии - при условии раздела, иначе я буду всеобщим посмешищем.
   Она еще раз испытующе посмотрела на него.
   - Как хочешь. Я согласна.
   При этих словах Жорж встал и опять заходил по комнате. Казалось, его снова обуяли сомнения, и теперь он явно избегал проницательного взгляда жены
   - Нет...-заявт oн. - Нет, нет и нет... Пожалуй, лучше совсем отказаться... Это будет честнее... благовиднее, достойнее... Впрочем, и так нас не в чем будет упрекнуть, положительно не в чем. Самые щепетильные люди не найдут здесь ничего предосудительного.
   Он остановился перед Мадленой.
   - Так вот, дорогая, если хочешь, я пойду к Ламанеру один, посоветуюсь с ним, объясню, в чем дело. Скажу ему о своих сомнениях и сообщу, что мы из приличия, чтобы избежать лишних разговоров, решились на раздел. А раз я принимаю половину наследства, то ясно, что никто не посмеет даже улыбнуться. Это значит, что я во всеуслышание заявляю: "Моя жена принимает наследство, потому что принимаю я, ее муж, единственный правомочный судья в том, что касается ее чести". А то выйдет скандал.
   Ответ Мадлены был краток.
   - Как хочешь, - тихо сказала она.
   А он опять пустился в длинные рассуждения:
   - Да, при условии такого именно раздела все становится ясно, как день. Мы получаем наследство от друга, который не хотел делать между нами различия, не хотел никого из нас выделять, не хотел сказать этим завещанием: "Я и после смерти отдаю предпочтение одному из них, как это я делал при жизни". Разумеется, он больше любил жену, но, оставляя свое состояние обоим, он хотел подчеркнуть, что предпочтение это было чисто платоническим. Можешь быть уверена, что если б он подумал об этом, то так бы и поступил. Ему это в голова не пришло, он не учел последствий. Ты совершенно верно заметила, что цветы он каждую неделю приносил тебе, и последний свой дар он тоже предназначил тебе, не отдавая себе отчета...
   - Это уже решено, - перебила она; в голосе ее слышалось легкое раздражение. - Я все поняла. Тебе незачем вдаваться в столь подробные объяснения. Иди скорей к нотариусу.
   - Это верно, - краснея, пробормотал он, взял шляпу и, уходя, снова обратился к ней: - Я постараюсь сделать так, чтобы племянник помирился на пятидесяти тысячах. Хорошо?
   - Нет, - высокомерно ответила Мадлена. - Дай ему столько, сколько он просит: сто тысяч франков. Если хочешь, можешь взять их из моей доли.
   Ему стало стыдно.
   - Да нет, мы разделим пополам. Если каждый даст по пятидесяти тысяч, так и то у нас останется целый миллион. До скорого свидания, моя крошка, - прибавил Жорж.
   Придя к нотариусу, он изложил ему эту комбинацию, которую якобы придумала жена.
   На другой день они составили дарственную запись, по которой Мадлена Дю Руа уступала мужу пятьсот тысяч франков.
   Стояла прекрасная погода, и, выйдя из конторы, Жорж предложил Мадлене пройтись. Он прикинулся заботливым, предупредительным, внимательным, нежным. Ему было весело, он ликовал, а она хранила задумчивый и несколько суровый вид.
   Был довольно холодный осенний день. Прохожие шли быстро, словно торопясь куда-то. Дю Руа подвел жену к тому самому магазину, перед которым он так часто останавливался, чтобы полюбоваться хронометром, предметом его мечтаний.
   - Позволь мне подарить тебе какую-нибудь вещицу, - сказал он.
   - Как знаешь, - равнодушно ответила она.
   Они вошли в магазин.
   - Что ты хочешь: серьги, колье, браслет?
   При виде золотых безделушек и драгоценных камней она сбросила с себя напускную холодность и мгновенно оживившимся любопытным взором окинула витрины, полные ювелирных изделий.
   - Вот красивый браслет, - загоревшись желанием
   приобрести его, сказала она.
   Это была затейливой работы цепочка, каждое звено
   которой украшал какой-нибудь драгоценный камень.
   - Сколько стоит этот браслет? - приценился Жорж.
   - Три тысячи франков, - ответил ювелир.
   - Уступите за две с половиной, тогда я его возьму.
   - Нет, сударь, не могу, - после некоторого колебания сказал ювелир.
   - Послушайте, я у вас возьму еще этот хронометр за полторы тысячи франков, - всего выйдет четыре тысячи, плачу наличными. Идет? Не хотите - дело ваше, я пойду в другой магазин.
   Ювелир помялся, но в конце концов сбавил цену:
   - Так и быть, сударь!
   Журналист дал свой адрес и сказал:
   - Прикажите выгравировать на хронометре баронскую корону, а под ней письменными буквами мои инициалы: Ж. Р. К.
   Мадлену это привело в изумление; она заулыбалась. А когда они вышли из магазина, она уже с какой-то нежностью взяла его под руку. Она убедилась, что он действительно сильный и ловкий человек. Теперь, когда у него есть деньги, ему необходим титул, - это резонно. Ювелир проводил их с поклонами.
   - Hе беспокойтесь, господин барон, к четвергу все будет готово.
   Они проходили мимо Водевиля. Там давали новую пьесу.
   - Хочешь, пойдем вечером в театр? - предложил Дю Руа. - Надо попытаться достать ложу.
   Ложа нашлась, и они ее взяли.
   - Не пообедать ли нам в ресторане? - предложил он.
   - Ну что ж, с удовольствием.
   Он был счастлив, как властелин, и все старался что-нибудь придумать.
   - А что, если мы зайдем за госпожой де Марель и вместе проведем вечерок? Мне говорили, что ее муж приехал. Мне бы очень хотелось с ним повидаться.
   Они пошли туда. Жорж побаивался первой встречи с любовницей и ничего не имел против, что с ним жена, - по крайней мере, можно будет избежать объяснений.
   Но Клотильда, видимо, не сердилась на него и сама уговорила мужа принять приглашение.
   Обед прошел весело, вечер они провели чудесно.
   Жорж и Мадлена поздно вернулись домой. Газ на лестнице уже не горел. Журналист то и дело зажигал восковые спички.
   На площадке второго этажа огонек чиркнувшей и вспыхнувшей спички выхватил из темноты зеркало, и в нем четко обозначились две фигуры.
   Казалось, будто два призрака появились внезапно и тотчас же снова уйдут в ночь.
   Чтобы ярче осветить их, Дю Руа высоко поднял руку и с торжествующим смехом воскликнул:
   - Вот идут миллионеры!
   
   VII
   Со времени покорения Марокко прошло два месяца. Захватив Танжер, Франция сделалась обладательницей всего Африканского побережья Средиземного моря до самого Триполи и обеспечила заем аннексированной страны.
   Говорили, что два министра заработали на этом до двадцати миллионов, и почти открыто называли имя Ларош-Матье.
   Что касается Вальтера, то весь Париж знал, что он убил двух зайцев: миллионов тридцать - сорок нажил на займе и от восьми до десяти миллионов на медных и железных рудниках, а также на огромных участках земли, купленных за бесценок еще до завоевания и перепроданных колонизационным компаниям на другой день после французской оккупации.
   В какие-нибудь несколько дней он стал одним из властелинов мира, одним из всесильных финансистов, более могущественных, чем короли, - одним из тех финансистов, перед которыми склоняются головы, немеют уста и которые выпускают на свет божий гнездящиеся в глубине человеческого сердца низость, подлость и зависть.
   Это уже был не жид Вальтер, директор банка, который никому не внушал доверия, издатель подозрительной газеты, депутат, по слухам, замешанный в грязных делишках. Теперь это был господин Вальтер, богатый еврей.
   И он захотел наглядно доказать это.
   Узнав, что князь Карлсбургский, владелец одного из самых роскошных особняков на улице Фобур-Сент-Оноре с садом, выходившим на Елисейские поля, находится в затруднительном положении, он предложил ему в двадцать четыре часа продать эту недвижимость со всей обстановкой, не переставляя ни одного кресла. Он давал ему три миллиона. Прельстившись суммой, князь согласился.
   На другой день Вальтер уже устраивался на новом месте.
   Но тут у него появилась другая мысль - мысль, которая могла прийти в голову только завоевателю, желающему победить Париж, мысль, достойная Бонапарта.
   В то время весь город ходил в комиссионный магазин Жака Ленобля смотреть картину венгерского художника Карла Марковича, изображавшую Христа, шествующего по водам.
   Художественные критики восторгались ею и утверждали, что это лучшее из произведений искусства, которыми может гордиться наш век.
   Вальтер купил картину за пятьсот тысяч франков и перевез ее в свой особняк, - таким образом он направил поток общественного любопытства в новое русло и заставил весь Париж завидовать ему, порицать или одобрять его, - словом, заставил говорить о себе.
   Затем он объявил в газетах, чти в один из ближайших вечеров собирается пригласить к себе видных представителей парижского общества посмотреть замечательную картину иностранного художника, дабы никто не мог упрекнуть его в том, что он держит под спудом произведение искусства.
   Двери его дома будут открыты для всех. Добро пожаловать. При входе надо будет только предъявить пригласительный билет.
   Приглашение было составлено так: "Г-н и г-жа Вальтер просят вас почтить их своим присутствием тридцатого декабря, между девятью и двенадцатью ночи, на осмотре при электрическом освещении картины Карла Марковича "Иисус, шествующий по водам".
   В постскриптуме мелким шрифтом было напечатано:
   "После двенадцати танцы".
   Итак, желающие могут остаться, и из их числа Вальтеры подберут себе новых знакомых.
   Прочие со светским любопытством, наглым или равнодушным, поглядят на картину, на особняк, на хозяев и разойдутся по домам. Но старик Вальтер отлично знал, что немного погодя они снова придут сюда, как приходили к его собратьям - иудеям, разбогатевшим так же, как и он.
   Прежде всего надо, чтобы его дом посетили титулованные особы, имена которых не сходят с газетных столбцов. И они, конечно, явятся, - они придут посмотреть на человека, в течение полутора месяцев отхватившего пятьдесят миллионов, придут окинуть взглядом и сосчитать его гостей, придут, ибо он оказался столь тактичным и сообразительным, что позвал их к себе, сыну Израиля, полюбоваться картиной, написанной на сюжет из Евангелия.
   Он как бы говорил им: "Смотрите, я заплатил пятьсот тысяч франков за картину Марковича "Иисус, шествующий по водам", за этот шедевр христианской живописи. И шедевр этот отныне будет всегда у меня перед глазами, он так и останется в доме жида Вальтера".
   В свете, в обществе герцогинь и членов Джокей-клуба, долго обсуждали это приглашение и наконец решили, что, в сущности, оно ни к чему не обязывает. Всe туда пойдут, как ходили раньше к г-ну Пти смотреть акварели. Вальтерам принадлежит некий шедевр; на один вечер они открывают двери своего дома, чтобы всякий мог им полюбоваться. На что же лучше?
   В течение двух недель "Французская жизнь", стараясь возбудить общественное любопытство, ежедневно помещала на своих страницах какую-нибудь заметку об этом вечере, назначенном на тридцатое декабря.
   Триумф патрона доводил Дю Руа до бешенства.
   Вытянув у жены пятьсот тысяч франков, он уже считал себя богачом, но теперь, когда он сравнивал свое ничтожное состояние с дождем миллионов, который прошел мимо него стороной, ему казалось, что он нищ, до ужаса нищ.
   Его завистливая злоба росла день ото дня. Он был зол на весь свет: на Вальтеров, у которых он перестал бывать, на жену, которая, поверив Ларошу, отсоветовала ему покупать марокканский заем, а главное, на самого министра, который втер ему очки, но по-прежнему пользовался его услугами и обедал у него два раза в неделю. Жорж состоял у Лароша на посылках, заменял ему секретаря, писца, и, когда он писал под его диктовку, ему всякий раз безумно хотелось задушить этого торжествующего пшюта. Как министр, Ларош особой популярности не снискал, и, чтобы сохранить за собой портфель, ему приходилось тщательно скрывать, что портфель этот туго набит золотом. Но Дю Руа чувствовал золото во всем: в еще более презрительном тоне, какой появился за последнее время у этого выскочки-адвоката, в его еще более нахальной манере держаться, в его еще более безапелляционных суждениях, в его теперь уже безграничной самоуверенности.
   Ларош царил в доме Дю Руа: он занял место графа де Водрека, он приходил обедать в те же дни и разговаривал с прислугой, как второй хозяин.
   Жорж с трудом выносил его; в его присутствии он дрожал от злости, как собака, которая и хочет укусить, да не смеет. Зато с Мадленой он часто бывал резок и груб, но она только пожимала плечами и относилась к нему, как к невоспитанному ребенку. И все же ее удивляло то, что он всегда в дурном настроении.
   - Я тебя не понимаю, - говорила она. - Ты вечно на что-нибудь жалуешься. Между тем положение у тебя блестящее.
   Он молча поворачивался к ней спиной.
   Сперва он заявил, что не пойдет на вечер к патрону, что ноги его не будет у этого пархатого жида.
   Госпожа Вальтер в течение двух месяцев писала ему ежедневно, умоляя прийти, назначить ей свидание где угодно для того, чтобы она могла вручить ему семьдесят тысяч франков, которые она для него выиграла.
   Он не отвечал на эти отчаянные письма и бросал их в огонь. Он вовсе не отказывался от своей доли в их общем выигрыше, но он хотел истерзать ее, раздавить своим презрением, растоптать. Она теперь так богата! Он должен показать ей, что он горд.
   В день осмотра картины Мадлена начала убеждать его, что он допустит большую оплошность, если не пойдет к Вальтерам.
   - Отстань от меня, - буркнул Дю Руа. - Никуда я не пойду.
   Но, пообедав, он неожиданно заявил:
   - Придется все-таки отбыть эту повинность. Одевайся.
   Она этого ожидала.
   - Через четверть часа я буду готова, - сказала она.
   Одеваясь, он все время ворчал и даже в карете продолжал изливать желчь.
   На парадном дворе карлсбургского особняка горели по углам четыре электрических фонаря, напоминавшие маленькие голубоватые луны. Дивный ковер покрывал ступени высокого крыльца, и на каждой ступени неподвижно, как статуя, стоял ливрейный лакей.
   - Пыль в глаза пускают! - пробормотал Дю Руа.
   Он презрительно пожимал плечами, но сердце у него ныло от зависти.
   - Наживи себе такой дом, а до тех пор прикуси язык, - заметила жена.
   Войдя, они передали подбежавшим лакеям свое тяжелое верхнее платье.
   Здесь было уже много дам с мужьями, - они тоже сбрасывали с себя меха. Слышался шепот:
   - Великолепно! Великолепно!
   Стены огромного вестибюля были обтянуты гобеленами, на которых были изображены похождения Марса и Венеры. Вправо и влево уходили крылья монументальной лестницы и соединялись на втором этаже. Перила из кованого железа являли собой настоящее чудо; старая, потемневшая их позолота тускло отсвечивала на красном мраморе ступеней.
   У входа в залы две маленькие девочки - одна в воздушном розовом платьице, другая в голубом - раздавали дамам цветы. Все нашли, что это очень мило.
   В залах уже было полно.
   Большинство дам было в закрытых платьях, - очевидно, они желали подчеркнуть, что смотрят на этот званый вечер, как на обычную частную выставку. Те, которые собирались потанцевать, были декольтированы.
   Госпожа Вальтер, окруженная приятельницами, сидела во втором зале и отвечала на приветствия посетителей. Многие не знали ее и расхаживали по комнатам, как в музее, не обращая внимания на хозяев.
   Увидев Дю Руа, она смертельно побледнела и сделала такое движение, точно хотела пойти к нему навстречу, но сдержалась: видимо, она ждала, что он сам подойдет к ней. Он церемонно поклонился ей, а Мадлена рассыпалась в похвалах и изъявлениях нежности. Оставив ее с г-жой Вальтер, он замешался в толпу: ему хотелось послушать толки недоброжелателей, которые должны были быть здесь представлены в изобилии.
   Пять зал, обитых дорогими тканями, итальянскими вышивками, восточными коврами всевозможных оттенков и стилей и увешанных картинами старинных мастеров, следовали один за другим. Публике больше всего нравилась маленькая комната в стиле Людовика XVI - нечто вроде будуара, обтянутого шелковой материей с розовыми цветами по бледно-голубому полю. Точно такой же материей была обита поразительна тонкой работы мебель золоченого дерева.
   Перед глазами Жоржа мелькали знаменитости: герцогиня де Феррачини, граф и графиня де Равенель, генерал князь д'Андремон, красавица из красавиц маркиза де Дюн и все постоянные посетительницы театральных премьер.
   Кто-то схватил его за руку, и молодой радостный голос прошептал ему на ухо:
   - Ах, вот и вы, наконец, противный Милый друг! Что это вас совсем не видно?
   Из-под кудрявого облачка белокурых волос на него смотрели эмалевые глаза Сюзанны Вальтер.
   Он очень обрадовался ей и, с чувством пожав ей руку, начал извиняться:
   - Я никак не мог. Я был так занят эти два месяца, что нигде не бывал.
   - Нехорошо, нехорошо, очень нехорошо, - серьезным тоном продолжала она. - Вы нас так огорчаете, ведь мы вас обожаем - и мама и я. Я, например, просто не могу без вас жить. Когда вас нет, я готова повеситься от тоски. Я для того говорю с вами так откровенно, чтобы вы больше не смели исчезать. Дайте руку, я сама хочу вам показать "Иисуса, шествующего по водам", - это в самом конце, за оранжереей. Папа выбрал такое место единственно с той целью, чтобы гости обошли предварительно все залы. Он так носится со своим особняком, просто ужас!
   Они медленно пробирались в толпе. Все оборачивались, чтобы посмотреть на этого красавца мужчину и на эту прелестную куколку.
   - Великолепная пара? На редкость! - заметил один известный художник.
   "Будь я в самом деле ловкий человек, я бы женился на этой, - думал Жорж. - Между прочим, это было вполне возможно. Как это мне не пришло в голову? Как это случилось, что я женился на той? Какая нелепость! Сперва надо было обдумать хорошенько, а потом уже действовать".
   Зависть, едкая зависть капля за каплей просачивалась к нему в душу, отравляя своим ядом все его радости, самое его существование.
   - Правда, Милый друг, приходите почаще, - говорила Сюзанна. - Папа разбогател, теперь мы начнем проказничать. Будем веселиться напропалую.
   Но его преследовала все та же мысль.
   - Ну, теперь вы выйдете замуж! Найдете себе какого-нибудь прекрасного, но слегка обедневшего принца - и только вас и видели.
   - О нет, пока еще нет! - искренне вырвалось у нее. - Я выйду только за того, кто мне придется по душе, совсем-совсем по душе. Моего богатства хватит на двоих.
   Улыбаясь насмешливой и презрительной улыбкой, он стал называть ей имена проходивших мимо людей - представителей высшей знати, которые продали свои старые ржавые титулы дочерям богатых финансистов, таким, как Сюзанна, и теперь живут вместе с женами или отдельно - ничем не связанные, беспутные, но окруженные почетом и уважением.
   - в Ручаюсь, что не пройдет и полгода, как вы тоже попадетесь на эту самую удочку, - сказал Жорж, - Станете маркизой, герцогиней или княгиней и будете, милая барышня, смотреть на меня сверху вниз.
   Она возмущалась, хлопала его по руке веером, клялась, что выйдет замуж только по любви.
   - Посмотрим, посмотрим, вы для этого слишком богаты, - подтрунивал он.
   - Вы тоже богаты, - ведь вы получили наследство, - ввернула она.
   - Есть о чем говорить! - с кислой миной воскликнул он. - Каких-нибудь двадцать тысяч ренты. По нынешним временам это сущий пустяк.
   - Но ваша жена тоже получила наследство.
   - Да. У нас миллион на двоих. Сорок тысяч годового дохода. На это даже собственного выезда не заведешь.
   Они вошли в последний зал, и глазам их открылась оранжерея - большой зимний сад, полный высоких тропических деревьев, осенявших своими ветвями сплошные заросли редких цветов. Под этою темною зеленью, сквозь которую серебристой волной проникал свет, стоял парной запах влажной земли, веяло душным ароматом растений. В их сладком и упоительном благоухании было что-то раздражающее, томящее, искусственное и нездоровое. Ковры, расстеленные между двумя рядами частого кустарника, поразительно напоминали мох. Налево, под широким куполом, образованным ветвями пальм, Дю Руа бросился в глаза беломраморный бассейн, такой большой, что в нем можно было купаться, с четырьмя огромными фаянсовыми лебедями по краям; клювы у лебедей были полуоткрыты, и из них струилась вода.
   В бассейне, дно которого было усыпано золотистым песком, плавали громадные красные рыбы - диковинные китайские чудища с выпученными глазами и с голубою каймой на чешуе, мандарины вод, напоминавшие затейливые китайские вышивки: одни из них блуждали в воде, другие словно повисли над золотистым дном.
   Дю Руа остановился, сердце у него забилось. "Вот она, роскошь! - говорил он себе. - Вот в каких домах надо жить. Другие этого достигли. Почему бы и мне не добиться того же?" Он пытался найти способ, но так, сразу, трудно было что-нибудь придумать, и он злился на свое бессилие.
   Его спутница, занятая своими мыслями, тоже приумолкла. Дю Руа искоса взглянул на нее. "А ведь стоило только жениться на этой живой марионетке! - подумал он.
   Сюзанна неожиданно встрепенулась.
   - Внимание! - сказала она и, пробившись сквозь толпу, загородившую им дорогу, вдруг повернула направо.
   Среди леса причудливых растений, раскинувших трепещущие, раскрытые, словно руки с тонкими пальцами, листья, на морских волнах неподвижно стоял человек.
   Это производило потрясающее впечатление. Картина, края которой прятались в колыхавшейся зелени, казалась черной дырой, прорывом в некую фантастическую и манящую даль.
   Надо было пристально вглядеться в картину, и тогда все становилось понятным. Рама надвое перерезала лодку, где, слабо освещенные косыми лучами фонаря, находились апостолы, один из которых, сидя на краю, направлял этот фонарь на приближавшегося Иисуса.
   Христос ступил одной ногой на волну, и видно было, как она послушно и мягко опустилась, легла, прильнув к попиравшей ее божественной стопе. Вокруг богочеловека все было погружено во мрак. Одни лишь звезды сияли в небе.
   При бледном свете фонаря, который держал в руках тот, кто указывал на Господа, казалось, что лица учеников искажены священным ужасом.
   Это было поистине могучее, вдохновенное искусство, одно из тех созданий мастера, которые будоражат мысль и надолго врезаются в память.
   Люди молча впивались глазами в картину, потом задумчиво отходили, и лишь некоторое время спустя начинали обсуждать ее достоинства.
   Дю Руа, посмотрев на картину, сказал:
   - Позволить себе роскошь приобрести такую вещицу - это шикарно!
   Но его оттесняли и толкали другие, которым тоже хотелось посмотреть, и, все еще не отпуская маленькую ручку Сюзанны и слегка пожимая ее, он отошел от картины.
   - Хотите выпить шампанского? - спросила Сюзанна. - Пойдемте в буфет. Там мы найдем папу.
   Они снова медленно прошли через залы, где толпа все росла - шумная, нарядная толпа общественных увеселений, чувствовавшая себя здесь как дома.
   Вдруг Жоржу послышалось, что кто-то сказал:
   - Вон Ларош и госпожа Дю Руа.
   Слова эти достигли его слуха, точно неясный шорох, донесенный издалека ветром. Кто мог произнести их?
   Оглядевшись по сторонам, он в самом деле увидел жену, - она шла под руку с министром. Глаза в глаза, они тихо говорили о чем-то интимном и улыбались.
   Ему почудилось, что все смотрят на них, шепчутся. И у него возникло свирепое и бессмысленное желание броситься на них с кулаками и прикончить обоих.
   Она ставила его в смешное положение. Он вспомнил Форестье. Может быть, и про него говорят: "Этот рогоносец Дю Руа". Что она такое? Довольно ловкая выскочка, но, в сущности, без особых талантов. У него бывают в гостях, потому что боятся его, потому что чувствуют его силу, но вряд ли особенно стесняются в выражениях, когда заходит речь об этой чете посредственных журналистов. С такой женой, которая постоянно бросает тень на его дом, которая вечно себя компрометирует, все поведение которой обличает в ней интриганку, - с такой женой ему не выдвинуться. Теперь она будет ему в тягость. Ах, если бы он мог все это предвидеть, если б он знал!. Какую крупную и смелую игру повел бы он тогда! В каком выигрыше остался бы он, если б ставкой была маленькая Сюзанна! Почему он был так слеп и не понял этого раньше?
   Они вошли в столовою - громадную комнату с мраморными колоннами, стены которой были обтянуты старинными гобеленами.
   Увидев своего сотрудника, Вальтер с распростертыми объятиями бросился к нему. Он был наверху блаженства.
   - Вы все видели? Сюзанна, ты ему все показала? Сколько народу, - правда, Милый друг? Видели князя де Герша? Он только что заходил сюда выпить стакан пуншу.
   Но тут он устремился навстречу сенатору Рисолену, - тот вел свою расфуфыренную, как ярмарочная торговка, супругу; вид у супруги был явно растерянный.
   Сюзанне поклонился высокий и поджарый молодой человек с белокурыми бакенбардами и небольшой лысиной, - в нем сразу чувствовался примелькавшийся тип светского шаркуна. Кто-то назвал его имя: "Маркиз де Казоль", - и Жорж сейчас же приревновал Сюзанну к нему. Давно ли она познакомилась с ним? Конечно, после того как разбогатела? Он угадывал в нем претендента.
   Кто-то взял его под руку. Это был Норбер де Варен. С безучастным и усталым видом старый поэт выставлял напоказ свои сальные волосы и поношенный фрак.
   - Это у них называется весельем, - заметил он. - Сейчас начнутся танцы, потом все лягут спать, - девочки останутся довольны. Хотите выпить превосходного шампанского?
   С этими словами он налил себе в бокал вина, Жорж взял другой бокал.
   - Пью за победу духовного начала над миллионами, - поклонившись ему, провозгласил Норбер и более мягким тоном прибавил: - Не то чтобы они мешали мне в чужих карманах, и я вовсе не завидую их обладателям, - я протестую из принципа.
   Дю Руа уже не слушал его. Поискав глазами Сюзанну, упорхнувшую с маркизом де Казолем, он улизнул от Норбера и пустился на розыски.
   Густая толпа жаждущих преградила ему путь. Пробившись наконец, он очутился лицом к лицу с четой де Марель.
   С женой он часто встречался, но мужа не видел давно, тот протянул ему обе руки:
   - Дорогой мой, как я вам благодарен за совет, который мне передала Клотильда! Я выиграл около ста тысяч по марокканскому займу. Этим я всецело обязан вам. Вот уж, можно сказать, бесценный друг!
   Мужчины оглядывались на эту хорошенькую, изящную брюнетку.
   - Услуга за услугу, дорогой мой, - сказал Дю Руа, - я отнимаю у вас жену, - вернее, я предлагаю ей руку. Супругов всегда надо разлучать.
   Господин де Марель наклонил голову:
   - Это верно. Если я вас потеряю, то мы встретимся здесь через час.
   - Отлично.
   Дю Руа и Клотильда втиснулись в толпу; муж следовал за ними.
   - Вальтерам безумно везет, - говорила Клотильда. - Вот что значит быть оборотистым дельцом.
   - Что ж! Сильные люди, так или иначе, всегда добиваются своего, - заметил Жорж.
   - За каждой дочкой миллионов двадцать - тридцать приданого, - продолжала она. - А Сюзанна к тому же еще хорошенькая.
   Он промолчал. Его собственная мысль, высказанная другим человеком, раздражала его.
   Она еще не видела "Иисуса, шествующего по водам". Он предложил проводить ее туда. Дорогой они судачили, высмеивали незнакомых лиц. Мимо них прошел Сен-Потен с уймой орденов на лацкане фрака, - это их очень насмешило. Даже бывший посланник, который шел следом за ним, не так густо увешан был орденами, как этот репортер.
   - Винегрет, а не общество! - заметил Дю Руа.
   У Буаренара, подошедшего к ним поздороваться, тоже красовалась в петлице та самая желто-зеленая ленточка, которую он надевал в день дуэли.
   В маленьком будуаре беседовала с каким-то герцогом расфранченная толстуха виконтесса де Персмюр.
   - Объяснение в любви, - прошептал Жорж.
   А в оранжерее сидели рядом его жена и Ларош-Матье, - за растениями их почти не было видно. На их лицах было написано: "Мы назначили друг другу свидание здесь, у всех на глазах. Пусть говорят про нас что угодно, нам наплевать".
   Госпожа де Марель нашла, что "Иисус" Карла Марковича изумителен. Они пошли назад. Мужа они потеряли из виду.
   - А что Лорина - все еще дуется на меня? - спросил он.
   - Да, по-прежнему. Не желает тебя видеть, и стоит только заговорить о тебе, как она уходит.
   Он промолчал. Неприязнь, которую внезапно почувствовала к нему эта девочка, огорчала и угнетала его.
   У дверей их остановила Сюзанна:
   - А, вот вы где! Ну, Милый друг, вы остаетесь в одиночестве. Я похищаю прекрасную Клотильду, - мне хочется показать ей мою комнату.
   Обе женщины начали быстро пробираться в сутолоке, как умеют пробираться в толпе только женщины - скользя и извиваясь по-змеиному.
   Почти в ту же секунду кто-то прошептал:
   - Жорж!
   Это была г-жа Вальтер.
   - О, как вы бесчеловечны! - еще тише заговорила она. - Зачем вы меня так мучаете! Мне надо сказать вам несколько слов, и я попросила Сюзанну увести вашу спутницу. Послушайте, я должна... я должна поговорить с вами сегодня вечером... или... или... вы не можете себе представить, на что я решусь. Идите в оранжерею. Налево будет дверь в сад. Идите прямо по аллее. В самом конце увидите беседку. Я приду туда через десять минут. Если вы не согласитесь, - клянусь, я устрою скандал, здесь, сию же минуту!
...

---